Все говорят, нет правды на земле… АЛЕКСЕЙ ГУСЬКОВ: «МЕНЯ НЕ ИНТЕРЕСУЮТ ИНТРИГИ, СКАНДАЛЫ И СПЛЕТНИ»
В Театре Вахтангова снова череда премьер. Одна из самых ожидаемых – «Амадей» режиссера Анатолия Шульева, поставленная по сценической версии Сергея Плотова. Это история о природе таланта, о вечной неудовлетворенности человека собственной жизнью и о его беззащитности перед Вечностью.
– Алексей, как вы отнеслись к предложению сыграть отрицательного героя?
– Отрицательный или положительный герой, это решать зрителю. Он придет в зал и выделит для себя то, что в нем отозвалось, что его заинтересовало в той системе координат, которую создал автор. Я не сужу об этом. Мой персонаж – это часть мозаики спектакля, остальное решает зритель. Вообще, когда в интервью меня просят рассказать о конкретных ролях, о персонажах, об их чертах характера, я всегда говорю, что я артист не роли, а темы. И сейчас опять повторюсь. Меня всегда больше интересовала тема.
– Можно ли оправдать убийство талантом и обстоятельствами?
– Если же рассуждать об оправдании убийства, то, прежде всего, надо решить, а убивал ли Сальери? Что в действительности он сделал? Ведь Пушкин создал миф, в который мы захотели поверить. А Сальери, которой в реальности тоже был великим музыкантом, так любил Моцарта что, возможно, просто считал себя виноватым в его раннем уходе.
– Возможна ли у героев спектакля сделка с Богом или с дьяволом?
– В «Фаусте» Гете говорится о сделке с дьяволом. Гете и Сальери были современниками и относились друг к другу с огромным уважением. Гете упоминал о том, что оперы Сальери пользовались большим успехом у публики. Но я не знаю, обсуждали ли они когда-либо между собой тему сделки с дьяволом. Мне было бы интересно это узнать.
Что же касается сделки с Богом, то, на мой взгляд, она невозможна. Потому что Бог ни в чем не нуждается. Он создал мир таким, каким он мог его создать, и оставил человека выбирать между черным и белым. И мне близко утверждение Сомерсета Моэма о том, что человек складывает свои отношения с Богом из собственных упований, надеясь, прося о чем-то, что-то обещая взамен. Так и мой персонаж, Сальери, сам придумал себе сделку с Богом и сам в нее поверил. Он следовал условиям этой сделки очень долгий период жизни. Пока не повстречался с Моцартом, который не заключал никаких сделок и не ограничивал себя ничем.
– Спектакль вышел под названием «Амадей», почему режиссер имя лишь одного персонажа включил в название?
– Amadeus в латыни состоит из двух слов, Бог и Любовь. Его можно расшифровать как «любящий Бога» и «любимый Богом». Сальери любит Бога, но Бог любит Моцарта. Поэтому можно сказать, что в этом названии речь идет об обоих героях.
– Первоначально Пушкин планировал назвать трагедию «Зависть», это просто и лаконично характеризовало смысл и суть действия. Как вам кажется, почему Анатолий Шульев тоже отказался от такого названия?
– Мы рассказываем не о зависти, а о неразделенной любви. Сальери – единственный из окружения Моцарта, способный понять его гениальность. Он испытывает не зависть, а глубочайшее восхищение совершенством музыки Моцарта. Сальери понимает, что рукой Моцарта водит Бог, что Бог выбрал Моцарта. И поэтому с Моцартом его связывает нечто гораздо более глубокое, чем просто зависть. Разрушая жизнь Моцарта, он разрушает творенье божье, мстит Богу, который, как ему кажется, его обманул.
– Какая линия вам кажется наиболее близкой для описания сюжета пьесы – неудовлетворенность творческого человека, сделка с Богом или месть?
– В сюжете присутствуют все три эти линии. Стремление к совершенству и понимание, что этого совершенства достиг другой человек.
– Корректировался ли сценарий пьесы в процессе репетиций?
– Сценическая версия безусловно дорабатывалась во время репетиций. В процессе работы уточняется понимание каждой отдельной сцены, соответственно, какие-то реплики приобретают большее или меньшее значение, что-то уходит, а что-то, наоборот, добавляется.
– Вам довелось работать в театре с огромным количеством режиссеров, отличается ли стиль работы молодого режиссера Анатолия Шульева от остальных?
– Я очень ценю его способность прислушиваться. Он много работает, всегда приходит на репетицию уже с готовым решением, но, если в процессе репетиции он видит другое решение сцены, более интересное, он легко его принимает. Это очень хорошее качество.
– Актеры делятся на податливых и импровизирующих, вы к какому типу относитесь?
– Не могу сказать. Любая роль начинается с разбора. Слушаю ли я режиссера или предлагаю свое решение, зависит от каждого конкретного случая. Импровизации часто рождаются в работе с партнером, в этом отношении Виктор Добронравов – партнер идеальный.
– Театр Вахтангова, в котором вы служите уже более десяти лет, в отличие от многих московских театров не сотрясают интриги, скандалы, сплетни, доносы, как вам кажется, в чем причина?
– Меня не интересуют интриги, скандалы и сплетни, и я стараюсь сделать все, чтобы они меня не касались. В театре интересней всего заниматься творчеством.
– Обязан ли театр отражать все, что происходит вокруг, или это такой храм искусств, куда люди приходят отдохнуть и переключиться от действительности?
– Роль театра – дарить людям эмоции. А материал, с которым мы работаем, может быть любым. У театра нет обязанности брать на себя роль телевизионного выпуска новостей.
– Изменился ли зритель вашего театра за последний год, и поменялись ли его реакции на происходящее на сцене?
– Нет, я этого не вижу. И, на мой взгляд, это не вопрос одного года. Зритель меняется вместе с театром. Новые постановки могут привлечь новых зрителей, а старые спектакли, даже самые популярные, могут отжить свое время и перестать продаваться. Безусловно, есть эффект моды, который недолговечен и гнаться за ним не надо. Но, тем не менее, театр должен чувствовать время, идти с ним в ногу. И если это происходит, то публика реагирует.
– Что вам хочется сегодня сказать своему зрителю, который приходит в театр «на вас»?
– Прежде всего, конечно, хочу поблагодарить. И сказать, что я счастлив видеть его в зале.
Интервью брала МАРИНА ХИЛЬКЕВИЧ
Фото: АНАТОЛИЙ МОРКОВКИН
